Исповедь от женского лица

Дура, я дура. Совершеннейшая и полнейшая дура. Глупое мясо. Идиотка. Развесила уши и слушаю, как он тихим, ласковым голосом говорит мне, казалось бы, простые, даже чересчур простые и понятные слова. Ну, что в них такого? Самые обычные слова. Но, в его «исполнении» они почему-то превращаются в музыку. Его теплое, по-особенному нежное, «люблю» звучит не просто и банально (а то и вовсе грубо), а нежно-нежно, как две капельки воды, стекающие одна за другой с сосульки и звонко падающие в круглую лужицу в хрустальной ледяной чашечке. Сначала «люб», потом «лю». Люб-лю… Люб-лю…
Вот опять. Не могу не думать о нем. Что бы я ни делала, чем бы ни занималась – мысли постоянно кружатся вокруг него, возвращаются к нему, спрашивают у него оценки – а как тебе это, а как ты смотришь на то? Я думаю о нем даже во сне. Все время думаю и никому не говорю. Даже подругам боюсь о нем рассказывать. Боюсь, что отнимут, уведут моего милого, чарами колдовскими женскими опутают…
Хотя, кто кого запутает – еще надо посмотреть. Он меня своими чарами по рукам и ногам связал, душу вынул, в руках держит – то к себе прижмет, то, вроде, отпустит, но ненадолго. Люблю ли я его? Наверное, это…
- Аня, ты там, что, уснула?
- А? Что? Не слышу я ничего – посуду мою…
- Ору уже битый час – кофе мне принеси, пожалуйста.
- Ты бы еще громче телек сделал и потом бы орал. Мог бы и сам сходить за своим чертовым кофе. Не барон.
- Ну, пожалуйста, я устал, как собака.
Муж. Это мой вечный муж Виктор у своего вечного ящика со своей вечной усталостью после работы. И с вечным, кстати, кофе. Восемь лет как один вечный день. Все предсказуемо, все чинно и важно, как в бухгалтерии завода по производству деревянных игрушек.
Наливаю кофе и несу Виктору. Вообще-то он хороший человек. Муж и отец тоже нормальный. Но он ходит по земле. А я люблю – чтобы летать. Хотя бы недолго, но чтоб дух захватывало. Ай… Хватит об этом. Банально все как-то. Ходить, летать… Просто одни рождены для одной любви, другие – для вечной. А третьим вообще ничего не достается. Это про Виктора. Он все и всех любит в меру. Или способностей, или возможностей. А может, просто не подозревает, что такое любовь и не осложняет себе жизнь болезнями вроде этой. 
Виктора с ним и рядом не поставишь... На чем я остановилась? Ах, да, люблю я его или – как? Нет, конечно, я могу без него прожить. Да, могу… Господи, сама-то подумала, что сказала? Смогу, при одном условии – если его не будет вообще. Или мое – или все пошли подальше: свое не отдам! Ну, не знаю, любовь это, или нет. Получается, что я сплю и с мужем, и с ним. Вроде как изменяю и одному, и другому. А если любовь – это то, что было у Ромео и Джульетты (кстати, скорее Джулии), то я выгляжу полной стервой. А если мерить по Анне Карениной, то очень даже и ничего. В любом случае, в сравнении с Наташей Ростовой я и вовсе ангел. И не знаю, наверное, люблю я его. Говорю, что люблю и думаю, что, скорее всего, это и есть любовь.
- Мама, а у нас в классе новенький! – это дочка зашла на кухню за своей порцией кофе.
- Да ну? Симпатичный?
- Так себе, - дочь пожала плечами, демонстрируя равнодушие и немного переигрывая.
- Ой, врешь! Поди уже глаз положила?
- Фу, больно надо! – она вышла из кухни, плавно покачивая бедрами.
Ну, Светка, ну зараза! Тринадцать лет – а туда же. Не дай бог, в мамку! 
Да, да, я не ангел – дочь не от Виктора, я Светку в шестнадцать лет родила. Не скажу, что по большой любви, но, как уж вышло. И не жалею. Хоть ей своей судьбы не желаю. 
Хотя, если разобраться, чем моя судьба плоха? Дочь – красавица, отличница, с головой на плечах. Муж - заботливый, спокойный и уверенный в себе мужик. Дом – полная чаша. Ну, в любом случае, больше чем наполовину! Любовник, опять же, не просто парень с улицы, а… Кто же он? Как ему найти определение? Дон Жуан – пошло, Казанова – затерто. И вообще, пыльно как-то. А он, он такой… Одно его «люб-лю» чего стоит!
А какой он нежный! У него руки не мужика – чувствительные, мягкие, нежные, с пульсирующими подушечками пальцев. Это руки скульптора. Скульптора моего тела. Он не может просто погладить рукой, он гладит так, что остановится на каждой родинке, на каждой складочке, на каждом бугорочке, обследует, изучит: тоненько-тоненько – дрожащими подушечками своих чувственных пальцев. Пока таешь от легких, как перышком, прикосновений, пока улетаешь вслед за своими ощущениями куда-то за синий горизонт с круглыми красными закатами сразу нескольких солнц, даже не замечаешь, что ты уже вся во власти этих рук. Они не спешат, они медленно (иногда чересчур медленно!) начинают огибать ворот кофточки с обратной стороны – только слегка иногда прикасаясь к коже, потом долго и замысловато играют на клавишах-пуговках как на баяне, а потом вдруг раз – и не замечаешь, что кофточки как бы и нет…
Его губы повсюду. Только что с них сорвались те две капельки, а вот они уже на мочке уха. Потом на макушке уха, а вот уже где-то на шее. Растекается теплый трепет, сглатываешь пересохшим от волнения горлом, а его губы уже тут как тут – ласковые и мягкие – что изволите, красавица?
- Аня, родители звонили? Что у них нового?
- А?
- Родители звонили? Что-то ты какая-то рассеянная, - Виктор изучающее смотрит на меня поверх своих крутых очков в золотой оправе, - Не заболела хоть?
- Да, нет, просто задумалась… Звонили, звонили – все нормально у них. Мама на следующей неделе обещала зайти, а отец, наверное, завтра или послезавтра вечером к тебе заедет.
- А зачем – не говорил?
- Да, какая-то у него идея по поводу то ли рыбалки, то ли охоты. Не помню, приедет – сами разберетесь.
- А-а-а, понятно. Хоть бы не завтра. Завтра вечером я буду занят.
Вечером будет занят. Это уже интересно. Значит, можно планировать на завтрашний вечер и мне что-нибудь. Подлая я, подлая. Ай, плевать. Не надо из мухи слона делать. Влипла – теперь уже никуда не денешься. А что, собственно говоря, за дела у него по вечерам? Ни фига себе!
- Да, Степка попросил помочь ему стенку собрать. Месяц назад купили, а все руки не дойдут. Вот, договорились на завтра. Хочешь, вместе пойдем, с Иринкой пообщаешься.
- Ой, нет, уволь, пожалуйста! У меня от ее болтовни голова кругом идет.
- Ну, вот, а она мне потом выговаривает – вот, дескать, не заходите месяцами.
- Витя, Степан – твой друг, вот ты и заходи. Общайся. Я тебя к своим подругам, у которых, между прочим, тоже мужья есть, не таскаю. Ты же знаешь, что мы с Ирой совершенно разные люди. Мне с ней тяжело.
- Ну, ладно, завелась. Не хочешь – не ходи. Я же просто.
- Теперь ты обиделся, - подхожу, обнимаю Виктора, - Ну, правда, Витя, сходи один, а я лучше к тете Рае схожу – сто лет не была.
- Ну, хорошо, хорошо. Я не обиделся, правда.
Виктор удаляется с новой порцией черного, как ягодица негритянки, кофе. Терпеть не могу кофе. А Светка, зараза, пьет его именно потому, что я не люблю, а Виктор любит. Иная еще протестантка!
Вот так – легко и просто – вечер свободный. Схожу к нему. 
Ну и что, что он моложе меня на пять лет? Мне всего-то двадцать девять. А на вид и вовсе двадцать. Хорошо, как говорят, сохранилась. Хоть и родила, а не располнела, растяжек и целюллита нет, грудь – как у девочки – крутая и упругая, можно лифчик не носить…
Грудь… Почему-то мужики западают на грудь. Цепляются за нее отчаянно, мнут и месят как тесто, полагая, что женщине от этого жутко приятно, хотя чаще всего – больно. Но только не он. Если он возьмет грудь целиком в ладонь, то совсем не для того, чтобы смять. Нет, он не хватает за грудь, он растекается по ней рукой и нежно, почти не двигая пальцами, играет ею как шариком из желатина, который норовит выскользнуть, сбежать, просочиться меж пальцев. В конце концов, на помощь пальцам приходят губы и тогда шарик уже никуда не убегает.
Он, конечно же, бабник. Для того, чтобы так чувствовать женщину, надо быть бабником. А он женщин боготворит. Кобель! Узнаю – убью и глазом не моргну! Хотя, если разобраться, не будь он кобелем – не было бы его у меня. Не будь он бабником – бросила бы я его давно, как бросала до того не один раз других. И вовсе он не бабник, а просто «женщичник», как он сам себя называет.
Он на самом деле похож на скульптора. Наверное, никто так не умеет восторгаться женским телом, как мужчина-скульптор. Он каждый раз меня заново лепит, и каждый раз умирает от восторга, глядя на меня. Ребенок – и тот не умеет так непосредственно радоваться любимой игрушке, как он – обнаженному женскому телу. Моему телу. Узнаю про другое – убью!
Иногда мне кажется, что для него главное вовсе не то, к чему стремится абсолютное большинство мужиков. Он не ищет секса ради секса, или любви ради секса, равно как и секса ради любви. Ему важна архитектура отношений и чувственная скульптура. Он весь – в прикосновениях и ласках. Каждое его малюсенькое движение, игра кончиками пальцев могут и сулить большее, и говорить о большем, чем сотни слов о любви. 
С ним всегда хорошо и радостно. Он в одну секунду забывает обо всем, едва только любопытная искорка промелькнет в глазах напротив: «ну, что?». Он отдается своему призванию безо всякого остатка – как будто в последний раз. Как будто завтра для него уже не наступит. Как будто в мире нет уже ничего, кроме двух тел на четырех квадратных метрах. Он весь там…
Он часто говорит мне о своих предыдущих женщинах, но никогда не называет их имен. А мне все время интересно – почему они смогли жить без него? Как они смогли расстаться? Смогу ли я когда-то тоже это сделать? Он говорит, что расставался с женщинами легко и для себя, и для них. Что-то не верится… Хотя – как знать. И еще он говорил, что далеко не все женщины хотели того, что он мог им дать. Женщины, они хоть и боги, но тоже очень разные. Одних влечет нежная и чувственная, как прохлада лесного ручья, любовь, другим подавай ураган в стакане. Таких он называет физкультурницами и, хотя он это тщательно скрывает, в душе посмеивается над ними, ибо твердо убежден, что нет бесчувственных женщин, а есть ленивые мужчины и ложные представления о том, что постель – это вроде как парные прыжки на батуте. Или что-то вроде борьбы: ага, заборол, потом залил, затыкал – вроде, как и удовлетворил…
Мы встретились совершенно случайно…
- Мама, я хочу новые джинсы, вы уже давно мне обещали, - Светка, как это у нее часто бывает под вечер, вспомнила обещанное, и пришла на кухню терзать меня. 
- Света, подойди с этим к папе. Вы, как я поняла, с ним договаривались на счет компьютера? Вот и определитесь, что теперь важнее…
- Мама, компьютер стоит столько же, сколько пятнадцать пар джинсов! А я прошу всего одну!
- Все правильно, но если со стоимости компьютера вычесть одни джинсы, то компьютер получится не совсем компьютерный. Договаривайся с отцом. Можешь сказать, что я – за!
- Спасибо, мамуля! – Светка прилипла своими губками к моей щеке, - Папку я уломаю.
Господи, как будто ей придется кого-то уламывать. Папка стелется перед Светкой как переспелая пшеница на ветру – все боится показаться ей не совсем родным, ни в чем не отказывает. А та и рада стараться: папочка, да папуля. С одной стороны, это хорошо, конечно, ведь во многих семьях по этому поводу бывают серьезные проблемы, а нас бог миловал. Все хорошо. Вообще, у меня хорошая семья. Обычная хорошая семья. Дружная, благополучная и, наверное, счастливая. Даже без «наверное» - просто счастливая. А если бы мы не встретились с ним… Да, кстати, мы встретились с ним совершенно случайно – на вечеринке в баре. Я была немного навеселе – совсем чуть-чуть, а он трезвый как стеклышко. Не знаю, что на меня тогда нашло, просто затмение какое-то. Он пригласил меня на танец, и я «улетела» с первой же минуты. Да еще как улетела! Часа через три – в каком-то темном закутке, между баром и кухней, на картонных коробках из-под яиц, случилось то, что не случалось со мною в жизни до этого никогда. До сих пор при воспоминании об этих минутах кровь ударяет в голову и ноги подгибаются. Ух!
Он сам потом меня нашел. Как я этого боялась! Как я этого желала, и как я этого не хотела! И он меня услышал. Он нашел. Он пришел, увидел и победил. Почти как в кино, только намного красивее. Я даже помню музыку, которая звучала в моих ушах, когда я увидела его во второй раз. Это действительно была музыка! Я никогда ее раньше не слышала, а теперь знаю наизусть. Я, наверное, тогда сама ее сочинила. Гимн. Гимн скульптору. Гимн творцу. Может быть, господь, и сотворил Еву, но женщину из меня сотворил он – скульптор моего тела.
Ох, не надо бы мне думать сейчас о нем. Опять бессонная ночь. Слава богу, мы спим с мужем раздельно. 
Виктор. Не хочу, не могу позволить, чтобы он все узнал. Не хочу ломать его жизнь и его представления об этой жизни. Не хочу портить мир, который он создавал вокруг себя и своей семьи. Это его мир, он ему нравится, и он в нем чувствует себя как рыба в воде и птица в небе. Я тоже есть в этом мире, но по-другому. По касательной. У меня тоже теперь есть свой мир, в котором Виктор – по касательной. Но даже то, что не мы главные в наших мирах, не заставит меня их разрушить ради своей любви. Никогда и ни за что я не принесу в жертву самой себе свою семью. Даже если мне будет очень плохо без него, я откажусь от него ради семьи. 
Да, лучше уж думать о нем, чем о самом грустном. Вот завелась ведь! 
- Аня, Светка просит джинсы, всего 1200 рублей, ты как на это смотришь?
- Ничего себе – всего! Для кого «всего», а для кого – полмесяца вкалывать.
- Аня, Света у нас такая красотуля, я просто не позволю ей носить дешевые штаны, купленные на рынке! – Виктор опять ублажает Светкино самолюбие. А та, ну просто сияет!
- Вот видишь, мамочка! Мужчины видят и ценят женскую красоту!
«Вот тут ты, доченька, права, ох, как права! Только видеть и ценить мало: не всякий мужчина умеет пользоваться этим».
- Да, ладно вам! Наехали! Покупайте хоть за две, лишь бы не дрянь, а вещь стоящую, - надо уступить, иначе заклюют.
- Да стоящая! Я уже проверила! – счастливая парочка уходит обсуждать грядущую покупку.
Да, красотой женщины мужчина должен пользоваться. Любить издалека и наслаждаться взглядом, конечно, хорошо, но мало. Красота недолговечна, она должна быть востребована в свое время и в свой срок, иначе от былой красоты останутся только горькие воспоминания: эх, сколько раз могла бы, да все не решалась… 
Он не просто пользуется женской красотой. Он ею восторгается, он ее поет и превозносит выше всего сущего. Только одним своим отношением к женской красоте, к ее телу, он сводит с ума. Он может часами смотреть на обнаженную женщину, гладить ее тело, выводить на нем пальцем замысловатые узоры, исследуя каждую впадинку и возвышенность снова и снова. Он так увлечен своим занятием, что молчит и даже не замечает этого. Изредка он отрывает взгляд от меня, поднимает свои голубые глаза, и роняет две капельки «люб-лю».
Нет, все, хватит! Так невозможно жить! Опять завела себя и дошла до полного изнеможения. Надо срочно позвонить. Беру трубку, лихорадочно набираю номер. Только бы он был дома… Только бы он был дома… Только бы…
- Ну, привет, - он знает точно, что звоню я.
- Привет, как дела?
- Да вроде нормально. А ты как?
- Ничего…
- Ничего – в смысле хорошего или плохого?
- Просто, ни-че-го. Чем занимаешься?
- Жду тебя.
- Так я сегодня не смогу, я ведь говорила. Я завтра приду.
- Ну, вот я и жду. Ты позавчера как ушла, так я и начал ждать…
- Ой, заливай соловей!
- Да нет, в самом деле. Слушай, а у тебя на завтра кофе куплен?
- Да, есть кофе. А что?
- Высыпь его в мусорку и скажи, что пошла за кофе. А сама ко мне, а?
- Ой, как это? Не знаю… 
- Ну, попробуй, может проскочит?
- Ладно. Жди. Я скоро. Пока.
Все. Высыпаю кофе в мусорное ведро и нарочито громко начинаю собираться в прихожей в магазин. Домашние на мои сборы никак не реагируют.
- Вить, я пойду в ночной, кофе куплю, а то на утро нет ничего. И яиц еще надо.
- А? Хорошо. Долго не гуляй, а то мы будем беспокоиться, - он говорит так, скорее, по привычке.
- Ладно, я быстро.
Вылетаю на лестницу, бегом по ступенькам спускаюсь вниз и вырываюсь в гудящий и позвякивающий разными голосами город. Быстрее, быстрее, быстрее! К нему! Вот ведь довела себя, дура, своими мыслями, надо срываться поздним вечером и лететь неведомо куда. Хотя почему это неведомо? Как раз – ведомо!
Навстречу мне плывут фары встречных машин. Издали они кажутся одним огоньком, который потом раздваивается. Огни все больше отдаляются друг от друга, и вот уже каждый светит сам по себе. Так и в жизни: люди сначала живут вместе, а потом все больше отдаляются друг от друга, и вдруг, в один прекрасный день становятся совершенно чужими… Всему приходит конец и любви тоже.
Хотя, если посмотреть иначе… Я смеюсь. И знаете почему? Нужно-то, оказывается, совсем немного: просто посмотреть не на встречную полосу движения, а на попутную! Ведь там все иначе: красные, теплые огоньки задних фонарей машин сначала далеки друг от друга, а чем дальше едет машина, тем они все ближе и ближе, пока, наконец, ах! Вот они и стали одним огоньком, который еще долго светится в ночи и гаснет где-то в призрачной дали. 
Все дело в том, как смотреть на эту жизнь, и какую полосу движения для себя выбрать. Кто-то изначально настроен на разлуку, а кто-то – на долгую любовь. Все мы – скульпторы своего счастья, правда, не каждый из нас умеет из собственной судьбы создать шедевр. 
Я взлетаю по ступенькам, почти подбегаю к знакомой двери и не успеваю коснуться звонка. Дверь распахивается, и нежные руки моего любимого втягивают меня через порог. Нет, не грубо, не настойчиво! Они просто продолжают движение моего тела… Господи, это не человек, это какой-то мастер любовного айкидо: я сама не замечаю, как оказываюсь сидящей у него на коленях, а он, в свою очередь – сидящим на полу. Мои губы тонут в долгом и нежном поцелуе и только потом, когда сделан первый, самый упоительный глоток умирающего от жажды человека, мы отрываемся и, улыбаясь, смотрим друг другу в глаза.
- Привет! Ты пришла! Ты молодец… Я тебя так люблю!
Вот они, те самые капельки, о которых я вам говорила с самого начала! Правда, здорово?
- Скажи еще?
- Люб-лю, люб-лю, люб-лю…
Хотя нет, не подслушивайте и не подглядывайте, я все равно не отдам его никому. Он мой, он только мой, он всегда будет моим. Мы не будем смотреть на встречную полосу, мы всегда будем следовать за слившимися вместе огоньками впереди идущей машины. Это мы. Я и он – скульптор моего тела, скульптор моей судьбы, ангел-хранитель моей души, которая открыта только для него.
- И я тебя люблю. Очень сильно люблю!